Глава X - Караван и кавалькада

«Где звери и люди вместе на равнине
Двигайся дальше - могучий караван боли».
«Описательные эскизы».
Уильям Вордсворт

«Мешади, меша-а-ди, меша-ааа-диии!» - с музыкальным плачем раздаётся нежное крещендо нашего персидского слуги, чтобы разбудить погонщика верблюда, ведущего наш караван. Приглушённое «бали, бали» (да, да) слышится в ответ сквозь тишину, опускающихся сумерек. Наступающая ночь мирно посапывает чавканьем копыт, накрывая тёплым покрывалом нежно зарождающегося тумана. Мешади это мусульманин, совершивший паломничество если не в Мекку, то в Мешхед уж обязательно. Наш Мешади Хусейн выглядит настоящим потомком великого Куруша, он сохранил черты далёких персидских воинов.

Могучий рост, пристальный взгляд карих глаз из-под высокой шапки, белозубая улыбка, сверкающая лунным светом в наступающей темноте, гордая осанка – весь этот внушительный образ тонул в медлительности, покое, даже некоторой лени, но и бессменной доброжелательности. Пришло время для недолгого отдыха, так как караван отправлялся в путь на рассвете. Когда идут персидские верблюды, то их приближение можно услышать намного раньше, чем они появятся в зоне видимости. Караванный поезд предупреждает о своей близости мелодичным звоном колокольчиков, прислушиваясь к которому успокаиваешься и замираешь… динь-дон, дон-динь, динь-динь… - тихо поёт песню движущийся персидский экспресс двадцатого века.

Если хочешь путешествовать по Персии «быстро» при отсутствии железных дорог, то надо завести собственную кавалькаду лошадей, мулов или даже ослов и идти по проторённым дорогам. Королевство Персия распростёрлось на огромной территории, расстояния от города к городу довольно большие, поэтому любому путешественнику хорошо запастись безграничным терпением, чтобы не поседеть от тревоги и не потерять так необходимое равновесие при бесконечных задержках и остановках. Мы стали на ночлег, остановившись в беспросветной тьме возле небольшого домика. Комната для сна была тесной коморкой, освещённой примитивной лампой на пальмовом масле. На столе стояла зажжённая свеча, тень её пламени рисовала на стене загадочные рисунки, и это было единственным украшением унылого помещения.

Всё время пока я осматривался недалеко от меня стоял, прислонившись к кривому косяку человек, ожидающий мои пожелания чая, еды или чего-либо ещё. Мне было интересно готовы ли лошади и где они пасутся? Если не решить эту проблему сейчас, на рассвете персы, которые никогда и никуда не торопятся, будут разыскивать животных долго по ближайшим полям на расстоянии трёх-четырёх миль от места ночёвки. Верблюды не бегают от дома в поисках пищи или желания пробежаться по ночным просторам, их легко держать в поле видимости, предложив небольшой стог сена, он как магнит притянет вожака каравана, а за ним и всех остальных кораблей пустыни. Лошади же вольные животные в их жилах живёт зов свободы, зов первопредка арабского скакуна, стремление покорять мили равнин резвым бегом развивающихся грив.

Их приходится искать, усмирять и готовить к предстоящему походу задолго до рассвета. Человек, которого я попросил найти лошадей к началу нашего путешествия, ответил мне с истинно восточным уважением: «Пусть мои глаза не знают покоя до тех пор, пока кони не будут стоять в упряжке, да не разогнётся спина моя, пока не будет выполнено Ваше пожелание» и он быстро растаял в ночной темноте. Со спокойной душой я отправился немного отдохнуть, потому что совсем скоро наступал рассвет. По опыту знал, что этим словам, хотя и немного витиеватым можно доверять, в них не было и доли лести, это не только обычное восточное общение с уважением и почтением, но слова дела, коренные жители ничего в пустую не обещают, если дают обещание, то непременно выполняют его.

Эти люди, хоть и не имеют приличного образования и образ жизни их далёк от совершенства, но они не бросают слов на ветер в своей суровой жизни. С рассветом путешествие обязательно продолжится, и лошади будут ждать в полной готовности. Этого раболепного многословного обещания было вполне достаточно, чтобы не ждать утром своих многочисленных помощников, лениво сбрасывающих путы сна, вяло рассыпающих горсти ячменя голодным животным и неторопливо собирающих лошадей, которые, по их словам, пасутся совсем рядом. Открыв глаза, я знал, что можно смело садиться в седло и отправляться в дорогу. Боже сохрани мою уверенность до утра! Для моего американского нрава, знающего другие скорости путешествия и уже успевшего к ним привыкнуть, задержки в пути на час или даже на полчаса значат много больше, чем для любого перса, привыкшего к покою и размеренному образу жизни в любой дороге.

Предрассветный завтрак

До первых лучей восходящего солнца мой верный Сафар уже ловко разжигал огонь для русского самовара, когда-то завезённого в Персию путешественниками из России, и так здесь прочно вошедшему в обиход, что местные жители искренне считают этот чисто русский предмет обихода своим. Сафар за это непродолжительное время общения со мной уже понял значение слова "hustle" (суета).

Он ощутил его западную силу магического заклинания и воздействия на каждый момент времени, поэтому научился не терять ни секунды такой драгоценности, как время. Он лихо готовил чай, одновременно растапливая в печи пучки соломы, осоки и навозные лепёшки, разгоняя утреннюю дрожащую прохладу. Его быстро снующие руки откуда-то из темноты извлекли для меня кувшин холодной воды для умывания. Мгновение спустя, пока я натягивал свои леггинсы, передо мной стоял немудрёный завтрак прямо на глиняном полу, так как столы на востоке не приветствуются и не стали необходимым атрибутом домашнего уюта. Тёплые пшеничные лепёшки стопкой ароматного дыма разогревали аппетит. Я уже упоминал это изделие из персидского тандыра, длиной в два фута или чуть больше и толщиной в тонкий европейский корж.

Процесс выпечки кажется каким-то волшебством, тесто ловко летит на горячую глиняную стену, преодолевая на своём пути пространство грязного пола, и откуда-то снизу уже выходит румяная аппетитная лепёшка, прямо колдовство фокуса, как на настоящем персидском базаре. В путешествии это незаменимая удобная еда и не только, в эту лепёшку можно завернуть и нож, и вилку, и курицу, по желанию даже сладости. Обёрточный материал любого вида совсем отпадает за ненадобностью. Персидское название хлеба «nan» или «nun», в соответствии с диалектом, подаётся немного недопечённым с сыринкой и немного влажный, но когда он высыхает, то становится хрустящим и просто превосходным по вкусу, хотя иногда «смертельным» для пищеварения.

Но все эти разговоры или описание завтрака - это ведь только отступление; ибо, если человек торопится, завтрак часто состоит только из сырого яйца, небольшого количества хлеба и сладкого горячего чая, сахара непременно должно быть много, ведь, чем больше сладости, тем лучше настроение и солнце светит ярче и теплее. Но если накануне повезло зарубить свежей курятинки, то на завтрак посчастливится полакомиться жирным кусочком жареного мяса, щедро сдобренным щепоткой имбиря для особого наслаждения. Имбирь извлекается в такие нечастые моменты из дорожного сундука или достаётся в подарок от доброжелательной хозяйки миссинерского дома, чьим гостеприимством счастье одарило насладиться.

Время завтрака неумолимо иссякало, и цокот запряжённых лошадей звал в дорогу, посылая прощальный поцелуй тепла домашнего очага. Вещи были снова упакованы и отправлены на лошадиные бока. Багаж состоял из двух огромных крепко скрученных ковров, большущего сундука, моей незаменимой раскладушки, посуды и прочей мелкой утвари, всё это должно было хорошо сбалансировано, чтобы не причинить вреда тягловым животным. Когда весь груз укреплён, раздаётся клич караванщика и верблюды, и лошади, и мулы поднимаются на крепкие ноги из тёплой грязи, шатаясь от тяжеленного груза. Кажется, что слышны их стоны усилия, весь этот живой поезд хрюкает, пыхтит, храпит и толкается, но со свистом и гиганьем отправляется в дорогу. Все верблюды и лошади связаны друг с другом в единую «нить», у персов завязывать узлы может поучиться любой американец, умелые погонщики с лёгкостью регулируют верёвками и груз, и направление движения животных. Надёжность закрепления вещей гарантирует сохранность безопасности всего каравана.

Старт

В Персии движется стремительно всё, арабские скакуны, ветер пустыни, загадочное время, но только не деньги. Все животные всадников каравана, слуг, погонщиков и возглавляющего всю эту кавалькаду, связаны между собой верёвкой, проходящей через железные кольца, крепко скрученные и зажатые. Только Сахиб, прибывший в страну из-за границы, свободно скакал на своём европейском седле, пришпоривая коня железными шпорами.

В пути по-прежнему постоянно задерживались по часу и долее, и ничего кроме крика погонщиков, моих угроз, а затем предложения серебра не могло заставить караван двигаться быстрее, мы медленно поспешали в далёкий Мешхед.

У Сахиба был замечательный быстрый конь, и только ведущий погонщик мог с ним соревноваться, его настоящий арабский скакун гордо подставлял свою густую гриву навстречу сильному ветру. В караване много вьючных лошадей с поклажей, товарами, предназначенными для восточных базаров, едущие вглубь страны из разных уголков мира. Один из слуг, или форейтор, если его можно удостоить таким высоким званием, также восседает на неплохой лошади. Лошадь, предназначенную для почтальона, обладающую неплохими физическими данными оставляют в стойле, нам же достаётся то, что осталось от лучших. Но, как показывает опыт, последний часто оказывается первым. Ни один поезд не идёт быстрее, чем его последний вагон и хороший караванщик всегда знает, где шагает его последний верблюд.

Мирно покачиваясь в такт шагов своего скакуна, я в мыслях возвращался к утреннему прощанию с людьми, подаривших нам недолгий ночной покой и радости горячего завтрака. Эти милые люди были настоящими персами с их широким гостеприимством и непременной неторопливостью, они делились всем, чем обладали, хотя хозяйство их было не богато. И, конечно, они медленно собирали нас в дорогу, тормозя ненужными, на мой взгляд, задержками: то коней проверят, то напоят их несколько раз, то подёргают упряжь по три-четыре раза, постоянно подёргивая верёвки, проверяя прочность узлов. Так потеряли мы часа два драгоценного времени, но когда раздались командные слова: «Скорее, скорее», я не забыл расплатиться за постой. Вознаграждение было обычно на уровне чаевых метрдотеля в венском кафе и если подать немного больше монет, то прощаться с тобой будут, не меньше, чем с важным генералом. На прощание звучало традиционное «Хода хафес», «Бог помнит о Вас».

Когда мы выезжали через низкие ворота двора первые лучи солнца блестели над горизонтом. Для возможности безопасного путешествия свет лучший страж. Немного времени спустя, мы присоединились к другому каравану, состоящему из пёстрого собрания верблюдов, лошадей, мулов, ослов, паломников, кочевников, следующих пешком и купцов. Тихо раздавался нескончаемый звон колокольчиков на верблюдах, покачивались растрёпанные хохолки маленьких осликов, несущих на своих спинах непосильную поклажу, мерные шаги ушастых мулов, погоняемых своими погонщиками, людские разговоры, специфические запахи всё это незабываемые картины моего нелёгкого путешествия. Над головой встало утреннее солнце, серебрится вокруг роса на пробивающейся сквозь промозглую землю зелени. Утренние порывы лёгкого ветерка мягко умывают румянец зарождающейся зари. Замолкал соловей, уступая место звонкой песне жаворонка.

Яркие лучи солнца озаряли величавые просторы страны, как и многие века назад, казалось, время застыло, и древность Персии так же остановилась, не уступая современности своей старины и великолепия зова степного раздолья (See Evening Post, New York, October 3, 1903). Прекрасный день родился сегодня, и я не помню в моём недолгом путешествии по Персии такой прекрасной погоды, солнечного дня и песни королей птиц. Зима ещё не сошла со своего престола, когда я ехал по Азербайджану, здесь она упорно отказывалась уступать место красавице весне, хотя на календаре стоял конец марта. Но весна так и не хотела прикрывать густой зеленью липкую грязь, шумно хлюпающую под копытами нашего каравана, задерживая наш путь непроходимыми лужами.

Захватывающие истории на обочине

В течение первых трёх дней из Урумии я ехал в сопровождении своего давнего несторианского друга, преподобного Яру М. Нисана. Мы познакомились в Америке несколько лет назад, когда я только начинал свои персидские исследования, сейчас он священник в американской миссии города Ван. Яру изучил образ жизни персиян очень хорошо, узнал историю местного края и обладал таким количеством анекдотов, что хотелось, чтобы путешествие с ним никогда не кончалось. Я до сих пор вижу его весёлый прищур глаз, его широкий пояс с большим запасом патронов и замечательный верный пистолет, который он весело похлопывал и заверял: «Это надёжнее, чем давать благословение». Дорогой он рассказывал историю за историей так интригующе, задорно и поэтично, что затрепетало бы сердце самого Чосера.

Например, приведу его рассказ об одной старой женщине, обладающей незаурядным острым умом. Город Ван осаждался противником несколько недель, силы жителей были на исходе от голода, запасы снарядов совсем иссякли. Тогда женщина предложила сыпать на головы воинов, штурмующих стены города, простой белый пепел. Произошло что-то удивительное – противник снял осаду. Как позднее стало известно, неприятель решил, что на них сыпали простую муку. Осаждать город, так щедро снабжённый продовольствием, казалось бессмысленным.

Следующая была история об остроумном визире, который сумел так заморочить голову шаху Аббасу, что тот вынужден был заплатить за блюдо, наполненное терпкой сладкой вишней, съеденной самим визирем до последней косточки.
Захватывающим было повествование о нападении бандитов на самого Яру, совершённого в горах несколько лет назад по дороге из Саудж Булак. Сейчас в память об этом событии на месте гибели людей нагромождена груда камней на обочине дороги.

После задумчивого молчания Нисан перевёл разговор на тему о жизни степного пастуха. Когда-то в молодости Яру самому довелось пасти овец, вспоминая картины своего прошлого, он рассказал библейские истории о том, что пастухи в далёкие времена знали каждую свою овцу по имени. Они нежно заботились о животных холодными ночами, пряча их за глиняными изгородями, построенными для защиты от леденящих ветров пустыни. Многие первобытные навыки древних пастухов сохранились и сегодня.

В небе парили птицы весны: сорока, дрозд и хохлатый жаворонок; коршун и орёл казались постоянными стражниками нашего продолжавшегося путешествия. Мы остановились в Саатлу возле Диза-Такиш – это был наш первый ночной привал после отдыха в Урумии. Нас любезно принял родственник господина Нисана, внешность его была полной противоположностью нашего мягкого доброжелательного проповедника. Вид хозяина дома, в котором мы имели честь остановиться, был свирепым, напоминавшим горного стервятника, на его поясе висел огромный кинжал, соседствующий с грозным револьвером.

С оружием он, по его словам, никогда не расставался, даже ночью, держа его под подушкой, готовый к любой неожиданности, внезапному грабежу или налёту. О его умении оказать отпор самому страшному разбойнику в округе ходили легенды, его смелость и напор были известны всем местным жителям, поэтому все преступники стараются обходить его дом стороной. Запас военного арсенала в доме был безграничен, также были полны запасы разнообразного продовольствия, до отказа заполненных кладовых. Ужин наш, поэтому был изобилен и необыкновенно вкусен. Сидя за столом, я впервые заметил любовь персов к топлёному маслу. Видя его среди прочей еды, я вспомнил отрывок из Авесты, в котором описывается «желтоватое масло весны», которым наделяется каждый зороастриец, прошедший рубеж земной смерти и попавший в райские сады (Yt. 22. 18).

Перед самым рассветом меня разбудил почтальон, вооружённый ружьём и пистолетом, он мчался за мной целые сутки, спеша доставить телеграмму, которая пришла в Урумию, сразу после нашего отъезда. Посланник приехал в Саатлу накануне поздно ночью, после захода солнца, но не сразу прошёл в город через ворота, его приняли за грабителя и вора. Пока он не предъявил верительные грамоты и телеграмму, ему пришлось долго томиться перед входом и чуть ли не заночевать на голой земле. Городские ворота всегда запирались на засов ночью для безопасности местных жителей. Содержание телеграммы из-за особенностей местного перевода был немного искажёно, но вполне понятно. Это были добрые новости из моего далёкого дома.
Сон мой растворился как роса на утреннем солнце, и я был готов к завтраку раньше обычного, поэтому ждал его с нетерпением и хорошим аппетитом. Бодрящий запах чая и утренних лепёшек придал сил и надежды на хорошие дороги, слуги собрали багаж, привели лошадей в порядок и были готовы продолжать путь. Мы прощались с хозяином нашего отдыха прошедшей ночи, который желал нам доброй дороги традиционным «Хода хафес». Ржание лошадей, лай собак сопровождал вдоль тропы по берегу холодно-синего озера Урумия.

Ночь в Махмадьяр

Деревня Махмадьяр была величиной около ста домов, здесь мы стали на следующий ночлег после десяти часов утомительного движения и с удовольствием вновь насладились уже привычным гостеприимством местных жителей. На этот раз мы остановились в гостинице, наполненной мужчинами, женщинами, резвой детворой и дымом. Ночи стояли прохладные, дождливые и приходилось отапливать помещение, чтобы не замёрзнуть, не простудиться и высушиться. Поленья разжигали прямо в полу, посреди комнат находились небольшие углубления, специально приспособленные для небольшого костра, дым выходил через маленькие окна, задерживаясь в помещении и пропитывая его своим запахом и нагаром. Вокруг на полу лежали и сидели люди, прислоняясь друг к другу, греясь и вдыхая дым тлеющих углей.

Ребёнок на руках матери задыхался от крупа, другой малыш исходился в коклюшном кашле. Остальная ребятня выглядела довольно здоровой, они бегали, не останавливаясь по этой тесной комнате, болтая и играя друг с другом, пока матери были заняты работой по дому. Кто-то из женщин готовил еду, кто-то занимался ремонтом одежды. Их одеяния, так же как и у мужчин были из голубой хлопковой ткани, которая покрывала их с высоты плеча и до колен, на головах были яркие красные платки, лица открыты, не было ни паранджи, ни какой-либо ткани, прикрывающей лица. Такой обычай не скрывать свои лица был у деревенских женщин, особенно среди курдов, несторианских персов и армян. Эти женщины пользовались большей свободой среди мужчин, чем мусульманские.

Мужчины тем временем обсуждали насущные вопросы, требующие серьёзного рассмотрения, они сидели на корточках тесно прижавшись друг к другу, то ли от того, что было мало места, то ли, чтобы лучше сохранять так быстро уходящее тепло. Тема, которую они обсуждали, меня заинтересовала, но я так никогда не узнал, чем дело было закончено. Группа молодых курдов выкрала из села молодую армянскую девушку и увезла её в горы, мужчины строили план мести, и возможности вернуть девушку домой. По обычаям восточных народов нужно было законно признать союз двух молодых людей и заключить брак, сыграв тихую не пышную свадьбу. Никто не знал, была ли девушка влюблена и увезена по согласию или это было сделано насильно, в любом случае необходимо было что-то срочно предпринять и мужчины стали сочинять послание губернатору города Урумии с просьбой оказать им посильную помощь.

Ранним утром мой караван снова был в дороге и, размеренно покачиваясь в седле, я мог тихо рассуждать о том, как отождествить и найти тот район в Персии, где Заратуштра смог обратить в свою веру первого последователя. Думаю, что надо было анализировать и сравнивать селения Хор Хорах, Махмадьяр, Даралак и Миандоаб. По традиции известно, что первый человек, пожелавший идти дорогой Заратуштры – это его двоюродный брат Маидйойманха (авест.), Медхйомах (пехл.) (see my Zoroaster, p. 54, and cf. Rosenberg, Livre de Zoroastre, p. 24). Прошло ещё долгое время, прежде чем пророк сумел заручиться поддержкой царя Виштаспы.

Из пехлевийского труда Затспарам известно, что посвящение в свою веру Заратуштрой своего брата произошло в лесу, заросшим тростником; в лесу, полным диких кабанов (Zatsparam 2. 38). Сегодня по изысканиям современных учёных установлено, что молодость Заратуштры прошла в районе озера Урумия (авест. Chaechasta), на её лазурных берегах, кое-где заросших зелёным шумящим камышом, в тиши ближайших лесов. Южный берег озера до сих пор полон зарослей камыша, длинные стебли которого шумят так же, как и много веков назад.

На карте местности отмечен «Камышовый лес», простирающийся на шестьдесят миль в длину. Об этом месте мне много рассказывали в Тебризе и Урумии. Современный лес, окружающий озеро и лес, описываемый в пехлевийских текстах, очень похожи, идентичны друг другу. Дорога, пролегала вдоль края озера и вела в Тегеран, где по преданиям родилась мать Заратуштры, также тянется рядом с берегом Урумии, как и во времена жизни пророка. Южный берег полный заводи, болотисной тины и камышовых зарослей, стебли камыша тонки и высоки, они достигают пятнадцати, а в некоторых местах и двадцати футов. В этих болотах немало сгинуло людей, охотящихся на кабанов.

Мусульмане охотятся на этого зверя ради спортивного удовольствия или продажи, в еду они не используют его мяса, так как считают этого дикого зверя нечистым, важно, что плоть свиньи запрещена Кораном. Армяне же, не имея подобных религиозных запретов, вполне могут прокормить такой охотой свои многочисленные семьи (Cf. Koran (tr. Sale), chap. 2, p. 18; 5, p. 73, etc).

Окрестности этого места хорошо сочетаются с тем, что известно об образе жизни Заратуштры, с той информацией, что нам дают тексты Зардушт-Наме, Затспарам, Авесты и другие немногие, что смогли сохраниться до наших дней. Вполне вероятно, что на берегах озера Урумии мы ходим именно по тому легендарному «Камышовому лесу», где в древности ступала нога самого пророка. Даже если мы не можем определить точное местонахождение древнего действия, совсем не важно; по крайней мере, мы попытались это сделать (See my article in JAOS. 25. 183-184; and Perkins, Eight Years in Persia, pp. 193-194; Wilson, Persian Life, p. 105).

Через Миандоабад на Санджуд

В полдень того же дня, после обеда в Даралаке, мы попрощались с мистером Нисаном, его путь подошёл к концу. По завершении нашего путешествия он должен был приступить к своим непосредственным обязанностям. Я расставался с ним с большим сожалением, мне стало пусто и одиноко без него. Благодаря Яру я освоил навыки езды на верблюде, по сравнению с лошадью, конечно, это было не так комфортно, но для пустыни, которую мне предстоит пересечь такое умение более практично. Первый верблюд, поездку на котором мне довелось постигать, принадлежал к традиционному виду персидских кораблей пустыни. Нужно стать хорошим мореплавателем, чтобы привыкнуть к плавно-волновому ходу этого животного, удерживать земное равновесие тела и регулировать головокружение, возвращая снова и снова своё сознание в состояние повседневной активности.

Закат застал наш караван входящим в Миандоабад, города лежащим между двух вод (mian do аb), между рек Джагати и Татаву. К сожалению, до своего возвращения в Америку я не знал, что в окрестностях этого города тоже был тростниковый лес, где была найдена клинописная надпись на скале и другая недалеко от Саудж Булака, где мы прощались с моим другом Яру (cf. Wilson, Persian Life, pp. 99, 105; Belck, Inschr. Taschtepe, in Zt. f. Ethnol. (Verhandl. Berl. An, throp. Gesellsch). 26 (1894), pp.479 seq. (cf. Streck, Zt.f. Assyr. 14. 144). В этом же регионе находится высеченная в скале пещера (Wilson, Handbook of Asia Minor, p. 324, and de Morgan, Mission Scientifique en Perse, 4. 294-296).

В Миандоабаде меня ждали приятные встречи с людьми, которым я вёз письма из Урумии. В одном из разговоров я посетовал, что с самого Азербайджана не смог повстречать ни одного зороастрийца, но никого не удивил своим признанием, как ожидал. В пригороде Миандоабада жил всего один зороастриец, и то звавший себя Баби и считавший себя последователем бабизма. Мне кажется, что уничижительное отношение к зороастрийцам привело к тому, что многие люди вынуждены были скрывать свои настоящие религиозные взгляды за маской исламизма или бабизма. Страх преследования и расправы фанатиками ислама был до сих пор силён в этой стране, некогда жившей верой пророка Заратуштры. Со стороны истинного мусульманина может исходить «праведный» гнев против неверных, идущих не в ногу с догмами Корана, они могут безжалостно растерзать или убить отступников, не получая никакого наказания при этом.

Миандоабад находится в холмистой местности к юго-востоку от озера Урумия, на высоте четырёх тысяч двести футов над уровнем моря, дорога от города ведёт через плодородные земли ущелий горы Миан в Санджуд. Впереди нас ждала переправа через реку Джагати, которую мы отложили на утро следующего дня, нужно было перевезти лошадей и нашу нелёгкую поклажу. Огромные шаланды, дно и бока, которых были дополнительно укреплены, мы смогли найти на берегу. Величина лодок подразумевала переправу лошадей и верблюдов. Я планировал очередной многокилометровый бросок, какими радовал меня предрассветный старт последних дней и к которому я успел даже привыкнуть. Но вопреки ожиданиям мы смогли к трём часам после полудня добраться только до деревни Кашавар, расположенной на месте старого форта.

Всё это время атмосфера в нашем караване была рабочей дружелюбной, день за днём протекал ровно и плавно, казалось, что весь механизм передвижения прочно отлажен и ничего не предвещало никаких волнений и изменений. И вдруг водитель каравана Шахбас, проявил лень и халатность, полное безразличие и неповиновение. Каждый, кто путешествует по Персии, знаком с неизбежной борьбой с местными проводниками, особенно в самом начале пути, пока всё окончательно не уравновесится.

Ежедневно приходится напоминать, что путешественник не потерпит никакой расслабленности и торможения в пути, приходится подгонять словами, посулами, вознаграждением и даже угрозами. Шахбас так и не усвоил мои предыдущие мягкие уроки, но здесь в Кшаваре я вынужден был оставить всё своё воспитание и сдержанность, я стал строг и неумолим, пришлось пригрозить нашему «капитану» каравана увольнением, отказом от его услуг, приказав возвращаться обратно в Урумию. Пришлось повторять свои слова снова и снова, пока Шахбас не смирился с представшей неизбежностью и неумолимостью моей несгибаемой воли и, конечно, вознаграждение, о котором мы ранее договаривались, тоже сыграло свою роль.

Единственный человек, который постоянно умел приносить радость своего общения – это мой слуга Сафар, отрадно было наблюдать его изо дня в день. Он с первых дней выказал свою надёжность и ценность своей помощи, и не разочаровывал меня впоследствии. Его молодой ищущий разум впитывал всё новое, что по воле судьбы входило в его жизнь. Он прислушивался и приглядывался к образу жизни иностранных миссионеров, смело пускался в море иноземных слов и речей. Я подарил ему небольшую книгу с незамысловатыми рассказами на английском языке, которую Сафар со всем усердием и прилежностью стал изучать. Его быстрота восприятия и активное стремление к познанию поражали меня и радовали. Мы часто беседовали с ним на двух языках сразу, я обращался к нему на фарси, он отвечал мне на английском, так мы помогали друг другу познавать миры и культуры своих народов.

Поведение Сафара менялось на глазах, он становился более обходительным в речах и поступках. Мне он стал отвечать не простое крестьянское «да», а вежливое «да, сэр». Конечно, такие слова не приняты среди низших персидских сословий, но Сафар не боялся изменений, он смело стремился навстречу новому себе. Его поведение немного стало походить на моё, он также нетерпеливо относился к промедлению в пути, к ненужным остановкам, к лени животных и погонщиков. Но его врождённая персидская бережливость всегда восставала против моего желания платить всегда и везде, мои попытки решить проблему только с помощью денег его часто возмущали. Надо отметить, он сэкономил немало моих сбережений, вступая в спор с караванщиками и грузчиками, и беря на себя ответственность договора. Сафар умело по-восточному торговался в любой ситуации, горячо оспаривая цены и не уступая ни цента.

Наше движение продолжалось дальше без приключений до самого вечера. Мы подошли к горному перевалу Сеин Калах, в окрестностях которого находились пепельные холмы недалеко от местонахождения древнего храма Огня (see Bishop, Journeys in Persia, 2. 197). Примечательно, что именно здесь мой Рахш споткнулся, его ногу свело судорогой, он не удержался и скатился в ущелье. Мысленно я с ним уже распрощался, оставляя на погибель и съедение диким волкам. Но Шахбас, остановив движение каравана, бросился на помощь и сумел спасти моего коня. Времени было потрачено довольно много, но мы успели до наступления темноты дойти до Санджуда.

Посёлок Санджуд находится в скалистой местности, скалы перемежаются глубокими ущельями, которые в это время года были полны бурлящих потоков воды, текущих с вершин тающих снегов. Любой дождь мог превратить горные тропы в непроходящие грязевые завалы, поэтому я так спешил в эти солнечные дни преодолеть как можно больше расстояния, чтобы ненароком не застрять где-нибудь надолго.

Трудная дорога на Ахмадабад

Ночь выдалась холодной, но ледяные потоки ветра не могли проникнуть в наши окна, плотно закрытые на засовы, внутри нас обогревал огонь, заодно освещая наше не хитрое жилище. К нам в комнату набилось много народу, кто-то пришёл узнать новости, кто-то хотел получить лекарства, которого всегда не хватало для лечения даже самых простых болезней, например, простуды.

Один старик, курд по национальности, остался на весь вечер, он был мастак на разговоры, длящиеся долгими вечерами у трепещущегося огонька пламени допотопной лампы, сделанной из простой земли, фитилём которой служил обычный кусочек хлопка. Он предложил мне в проводники своих сыновей, высоких плечистых молодых мальчишек. Они были ещё совсем юнцами, но их сильное крупное телосложение внушало уверенность в их выносливости, а хитрый прищур глаз выдавал смышлёность, так не свойственное такому молодому возрасту.
Шахбас не знал дорогу на Ахмадабад и Тахт-и-Сулейман, поэтому помощь ребят нам бы была очень кстати. Я взял в залог у старика немного денег, с обещанием вернуть их, когда мальчишки будут готовы утром отправиться с нами в дорогу.

Мы разошлись после долгих разговоров, желая друг другу на прощание традиционное: «Иншалла». Утром ещё до восхода солнца мы снова были готовы к дороге, преодолевать трудные горные перевалы и смело проходить сквозь скалистые ущелья. На склонах холмов лежал кое-где не растаявший снег, глубина которого порой доходила до двух футов, а в оврагах до всех трёх, четырёх. Мой спасённый Рахш увязал в этой холодной медленно тающей коварной глубине по самое брюхо. Отблески белоснежной поверхности были болезненны для глаз, вызывая опасное воспаление – один из первых признаков снежной слепоты. Там, где стояли грязные лужи или пробивались на поверхность чёрные участки мокрой земли, наши глаза могли отдохнуть, так хотелось нацепить на нос солнечные очки, но, увы, я позабыл ими запастись.

В связи с этим на первый взгляд небольшим препятствием наше движение снизило скорость, весь день мы медленно продвигались сквозь непроходимые сугробы и к вечеру, наконец, добрались до реки. Но это не облегчило нашу задачу увеличить стремительность продвижения, хотя вдоль берега снег таял быстрее, но сорваться с её крутых обрывов по скользкой дороге не стоило никакого труда. Иногда мне казалось, что мы идём благодаря чуду или молитвам, настолько опасна была дорога с её обрывами, голыми холодными скалами. Вьючным лошадям было труднее всего, мало того, что дорога была сама по себе трудна, а тут ещё и тюки с непосильной поклажей на спине, нам приходилось постоянно останавливаться, чтобы уравновесить груз и не потерять лошадь.

Ко всем прочим трудностям перед нами возникла скала, которую обойти не представлялось никакой возможности. Она предстала внезапно из-за поворота, как будто вышла прямо на нас и выросла в непреодолимый столб. Надо было подниматься вверх, но её отвесные кручи не внушали никакого доверия и надёжности. Мы спешились и стали карабкаться вверх, цепляясь за любые более или менее крепкие выступы и таща за уздцы своих шарахающихся от страха лошадей. Так маленькими перебежками и невероятными усилиями мы преодолели этот перевал.

Постепенно спускались сумерки, зная об опасности нападения грабителей и разбойников, наша охрана достала своё оружие и держала его в полной боевой готовности. Когда уже все почти выбились из сил, на горизонте показались огни Ахмадабада. Мы с радостью спешились и поспешили навстречу открывающимся дверям манзила, к ждущей нас тёплой кровати и приветливому огню.

Дом, в котором мы поселились, примыкал к конюшне-коровнику, но всё строение было так хорошо продумано, что никакие посторонние запахи не проникали в комнату. Наше здание было единственным двухэтажным строением в деревне. Дома нас встретил хозяин со своим братом и друзьями. Хоть уже и наступила ночь, но мы с радостью поговорили у согревающего нас своим теплом и гостеприимностью очага. Я как иностранная личность, интересующаяся корнями местного народа, его древней религией, его предками и образом жизни был сам бурным источником новостей. Караваны проходили этой дорогой, разнося новости и принося свежие знакомства, но они бывали не часто. На всю зиму жизнь в небольших деревеньках замирала под толщей выпавшего снега. Многим хотелось увидеть новые лица, отважившиеся пуститься в дорогу по только приобретавшим свои привычные очертаниям тропам. Наши разговоры затянулись до полуночи, мои воспалённые после яркого солнца глаза стали на ходу слипаться от усталости, и я был рад тому, что гости стали расходиться по домам. Мои персидские спутники улеглись тут же на полу, укрывшись одеялами. Я же разложил свою любимую раскладушку и, закутавшись в тёплые одеяла, с огромным удовольствием и облегчением вытянул уставшие ноги.