Глава VIII - Вокруг озера Урумия

Тот, кто хочет понять Поэта,
должен идти в землю Поэта.
Гёте, «Западно-восточный диван».

Несмотря на слухи о глубоком снеге, я рискнул предпринять путешествие вокруг озера Урумия, из Тебриза в город Урумия я ехал в фургоне. Меня предупредил заранее один из моих друзей, что начинать путешествие нужно, приготовившись к неожиданным трудностям, веря в лучшее, надеясь на удачное воплощение задуманного. Последующие события подтвердили правдивость его слов. Я должен был спланировать свой путь так, чтобы не поехать каретой, если бы я это сделал, то впоследствии глубоко об этом сожалел. Дороги были просто в гнусном состоянии и путешествие, которое обычно занимает три-четыре дня, заняли у меня шесть дней. В первые сорок восемь часов мы обогнали на дороге двух персов. Один из них был уроженец села Хосров, находящийся недалеко от Дилмана, к северо-западу от озера, он ехал домой из Мешхеда в восточной Персии. Возможно, что село Хосров сохранило прошлые воспоминания об Авестийском царе Хосрове, принесшем жертву "по ту сторону озера Чаечиста" (озеро Урумия) (Yt. 5. 49).

Озеро Урумия

Или это связано с именем более позднего сасанидского царя Хосрова Парвиза? Я нашёл, что такое предположение было ранее сделано Дарместетером (Le ZA. 2. 632, n. 92).
Второй попутчик ехал из банка, расположенного в Тегеране, это был особенно симпатичный парень, с красивыми глазами, чёткими чертами лица, высокий, с отличной почти спортивной осанкой. Он носил на голове капюшон, концы которого складывались в шарф, оберегающий хозяина от холода. Такое одеяние делало его похожим на настоящий портрет Дария Кодомана в битве при Иссе, о репродукции которой говорилось выше.
Температура на улице была около нуля первые два дня путешествия, хотя у меня никогда не было смелости посмотреть температуру на приборе, который был спрятан где-то далеко в моём багаже.

Днём я вынужден был носить свою спальную куртку над головой, чтобы прикрывать обмороженное лицо от леденящего ветра, а вечером закутывался в халат, чтобы почувствовать себя хоть немного уютнее и теплее. В таком неприглядном виде я лежал и завидовал любому, кто путешествовал в середине лета, а не в начале весны, чувствуя своей кожей, почему в Авесте зиму считают творением демонов. Ахриман был создан на погибель и осквернение Арьяна Ваэджи. Азербайджан сегодня не кажется мне райским уголком (See Vd. 1. 2, zyamca daevodatеm). Жара у северного берега озера Урумия в середине лета необычайно велика: "нет места лучше, чем этот контраст между летом и зимой в Азербайджане" (Wilson, Persian Life, p. 83).

В Видевдате говорится, что в краю Арийском «семь месяцев зимы и два месяца лета» (Vd. 1. 3), но в сноске текст меняется на «пять месяцев зимы и семь – лета». Исходя из моего путешествия с марта месяца, я попал в самое сердце зимы, поэтому склонен был согласиться с первоначальным чтением. Мне, конечно, было дискомфортно, но одна мысль о том, что этим путём шёл Заратуштра, утешала и придавала моим наблюдениям изюминку и, сидя в фургоне, я с неугасаемым интересом наблюдал за изгибами тропы, тянущейся вдоль северного берега озера. Озеро Урумия является крупнейшим водоёмом в Персии, хотя не такое большое, как наше Солёное озеро в штате Юта, простирающееся в длину на семьдесят пять миль и от тридцати до пятидесяти миль в ширину.

Озеро Урумия, вид со спутника

Персидское озеро длиной около восьмидесяти миль и в среднем двадцать четыре мили в ширину. Оба этих озера солёные, находятся примерно на высоте четырёх тысяч футов над уровнем моря. По объёму они различаются, но средняя глубина каждого из них значительно меньше двадцати футов. Словом, между этими озёрами довольно много сходства. Берег озера Урумия с западной стороны соприкасается с большой равниной Урми. С остальных сторон озеро окружают высокие горы. Иногда откосы гор подступают к самой воде озера. Так на северо-западе хребет Карабах (шесть футов в высоту) и великолепная гора Саханд (более одиннадцати тысяч футов) практически омывают водами Урумии свои подножия.

Несколько небольших островов разместились на поверхности южной и центральной части озера, а с середины восточного берега выступает горный полуостров Шах, или Шах-кух. Этот кусочек земли, напоминающей по форме язык, когда-то был островом двадцать пять миль в окружности, но стал частью материка, потому что озеро несколько обмелело. Якут аль-Хамави, который прошёл по берегу озера Урумия дважды (1215, 1220 гг.н.э.), говорит о горном острове посреди озера (see Barbier de Meynard, Diet. geog. p. 86). Сэр Дж. Макдональд Киннейр сообщает тоже об острове в своё время (1810-1830 гг.; cf. Curzon, Persia, 1. 532). Аналогично, Перкинс (1843) рассказывает об острове, «который на большую часть года становится полуостровом» (Eight Years in Persia, p. 170).

В последние годы (1905г) однако, объём воды снова увеличивается, так что значительные колебания в очертании границ берега всё ещё происходят. Сегодня Урумия не судоходна, если не считать парусных лодок и шаланд, движимых простыми вёслами. Мы можем проследить историю озера глубоко в древность, даже до времени Заратуштры и ещё раньше. Этот регион известен со времён Ассирийских царей, при описании военных походов того времени озеро Урумия фигурирует под названием «озера земли Наири» (So Schrader, Die Namen der Meere in den assyrischen Inschriften, in Abh.d. Akad. d. Wiss. zu Berlin, 1877, pp. 184-193). О связи озёр Урумия и Ван можно более подробно прочитать: Streck, Armenien, Kurdistan und Westpersien, in Zt. f. Assyriologie, 13. 11.

Тот факт, что регион озера и города Урумия упоминается в Ассирийских надписях, принимается Уордом (Notes on Oriental Antiquities in American Journal of Archceology, 6. 286) и другими авторами, чьи заметки о восточных древностях размещены в американском журнале Archceology, 6. 286. Мы могли бы попытаться искать имя Урумия, или Урми, в Ассирийских источниках (Streck, op. cit. pp. 23-24). В Авесте оно упоминается под именем Чайчаста, сегодня озеро приобрело новое имя подобно тому, как арабские географы исказили название Чиз в Шиз (The actual Avestan form is Vairi Caecasta (or Caetista), Yt. 5. 49; Ny. 5. 5; Sir. 2. 9. On the name Siz (Ciz) see my Zoroaster, pp. 195, 197, 201-202, 204).

Авеста называет озеро глубоким (jafra), возможно в понятии древних персов оно и было таким, так как они не знали, например, о сегодняшних великих озёрах, но его средняя глубина едва превышает пятнадцать футов. Характерное определение для озера, упоминаемое в Авесте, это urvapa, uruyapa, что в переводе означает «солёная вода» (Darmesteter, Etudes Iraniennes, 2. 179. See Geldner, Vedische Studien, 2. 270, Stuttgart, 1897, despite Bartholomae, Altiranisches Worterbuch, p. 404, Strassburg, 1905). В Пехлевийской традиции «тёплый» этот эпитет «воды»: garmab, garmid.

Мы рискнем сравнить авестийское слово Уру-апа, Уруй-апа, с солью или с тёплой водой. Современное название УР-ми УР-Миа (h), Urumiah, которое местные жители обычно понимают как «место воды» (see Rosenberg, Livre de Zoroastre, pp. xxviii, 74). Воды Урумии настолько солёные, что рыба там не водится, можно найти лишь одного жителя – небольшого рачка. В пехлевийской книге Бундахишн, где несколько раз упоминается озеро Чайчаста, прямо говорится, что в нём нет никакой живности (Bd. 22. 2; cf. 17. 7; 23. 8; and Bahman Yasht, 3. 10). Ибн Хаукал в десятом веке даёт аналогичное описание (Ibn Haukal, tr. Ouseley, p. 162): «Есть озеро в Азербайджане, называется озером Armiah (Urumiah), вода в нём солёная и горькая, и не водится в ней ни одно живое существо. Все деревни находятся от озера на расстоянии трех миль. Длина этого озера – пять дней пути по суше, а по воде, при попутном ветре, человек может пересечь его за одну ночь».

Что касается современного названия озера, то местные жители вообще называют его Дария-и Шахи, или Царское море, что созвучно названию горного полуострова Шах или Шах-Кух, упомянутого выше. Греческий историк Страбон упоминает его под названием Spauta, возможно он ошибался, надо было писать Kapauta, по-персидски Kabuda, что в переводе означает «Голубой, Лазурный» (Marquart, EranSahr, p. 143). Интересно, что по возвращении в Америку я слышал, что двое уроженцев Персии называли озеро Спаут, хотя во время своего путешествия я ни разу не слышал, чтобы его так называли в Азербайджане. Арабский писатель Масуди называет озеро Kabudhan, говоря, что в честь него так называется деревня Кабодхана, расположенная на одном из островов озера (Marquart, Erdnsahr, p. 143).

Название «Лазурный» более вероятно дано озеру из-за цвета вод, которые переливаются всевозможными оттенками с пурпурного до ультмаринового и зелёного, особенно ярко различимых на фоне заснеженных гор, подножие которых инкрустированы солевыми отложениями.
Старые названия Шиз, или Чайчаста, кажется, совершенно исчезли, я не мог найти их в современные дни среди воспоминаний людей молодых или пожилых, хотя снова и снова старался опрашивать местное население в течение всех двух недель, которые находился в окрестностях озера (see Barbier de Meynard, Diet geog. de la Perse, pp. 85- 86, Saint-Martin, Mem. sur VArmenie, 1. 56 seq. Compare also Bittner, Der Kurdengau Ushnuje und die Stadt Urumije, in Sb. Akad. Wiss. 133, AbhL 3, pp. 1-97, Wien, 1895; Marquart, Erdnsahr, p. 143; Curzon, Persia, 1. 532-534).

Сильные наводнения и затопления, которые нам пришлось преодолевать во время пути по побережью озера Урумия, сделало авестийское слово voighna (затопления, наводнение, потоп) живой реальностью (Vd. 1. 3; Ys. 57. 14). Бедствия и страдания, которые следуют за этими весенними паводками, так же реальны сегодня, как и в прошлые века. Дважды нам приходилось спускаться, чтобы помочь лошадям, которые были снесены с ног вероломным обрушением на берегу ручья. Это происходило довольно часто и вызывало большие трудности для обхода и нахождения брода. Хорошо, что мои проводники обладали прекрасным инстинктом и быстро находили нужные тропы. Спасением были немногочисленные мосты, время от времени попадающиеся на пути следования. Строение мостов считается в зороастризме благочестивым поступком, преодолевая многочисленные половодья, я понимал всю важность построения даже небольшого мостика. Среди поклоняющихся Ормазду распространена вера, что строительство моста искупает грех убийства выдры, священного животного в глазах Заратуштры (Vd. 14. 16).

Овцы и птицы

Везде, где из-под растаявшего снега проглядывала прошлогодняя трава, большие отары овец и коз старательно поглощали их. Все они были чёрного или коричневого цвета, только несколько из них белые, которые заметным пятном выделялись на тёмном фоне остальной массы. Эта яркая картинка легко разъясняла таинственные слова Бундахишна, давно представляющими для меня неразрешимую загадку. В книге, в описании Судного дня говорится, что в последний день, когда души собираются вместе в Великом собрании после воскресения, «нечестивый человек будет столь же заметен в том собрании, как белая овца среди черных» (Bd. 30. 10, andar an anjuman darvand aetuno petak cigun gospand i spet andar an siek bet. See the text of Justi, Bundehesh, p. 73, Leipzig, 1868; Westergaard, Bund. p. 73, Copenhagen, 1851; Unvalla, Bund. p. 85, Bombay, 1897; Pahlavi Texts, in Sacred Books of the East, 5. 123, Oxford, 1880). Словом, я увидел ожившие строки священного текста в большой отаре, гуляющей по снежным горным просторам.

Неторопливая трусца на лошадях с осторожными переправами давала возможность наблюдать за птицами Азербайджана. Жаворонки, дрозды и длиннохвостые сороки появлялись довольно редко. Я более внимательно следил за вороной, вороном, орлом и стервятником, потому что они упоминаются в Авесте. Вороны стаями кружат повсюду, однажды я увидел стаю количеством не менее тысячи этих птиц в поле у озера Урумия. Ворон более самостоятельная птица, она иногда в одиночестве парила в небесах. Насколько я заметил, ворон, похоже, более распространён в северном Иране, чем в южном.

Но в весеннее время это может быть связано с миграцией или ещё по какой-либо причине. Ворон птица крупная с блестящим клювом и большими гладкими крыльями. Мне порой казалось, что боевая птица vareghna, vаrenjina, описанная в Авесте – это и есть ворон, чьё перо использовалось воинами в качестве амулета (Yt. 14. 19-22; 14. 35-40). Считаю, что эту точку зрения распростаняют власти Дараба (Justi, Handbuch der Zendsprache, s.v., and of Tir Andaz and Darmesteter, Le ZA. 2. 566, n. 29; Bartholomae, Air. Wb. pp. 1411, 1412; Geldner, Drei Yasht, p. 65, n. 1). В Бундахишне (14. 23) называют ворона: varak. Современное персидское слово «ворон» не нужно путать с kalagh. По-видимому, это птица победы, которая сопровождала царя Ардавана, описание этой сцены есть в пехлевийских текстах (Pahlavi Kаrnаme-i Artakhshir-i Pаpakаn, ed. Darab D. P. Sanjana, pp. 16-17, Bombay, 1896). Хотя Darab Sanjana (loc. cit.) называет птицу орлом.

Ворон был символом войны среди англосаксов и некоторых германских народов. У иранских воинов на гербе было изображение Вертрагны, символ воинствующего Марса. На древних индоскифских монетах с одной стороны изображали царя, с другой птицу, возможно, это был ворон (See Stein, Zoroastrian Deities on Indo-Scythian Coins, in Indian Antiqitary, 17. 207, London, 1877 = reprint, p. 14, Bombay, 1888). Можно увидеть в этих краях ещё одну птицу, подходящую под описание в священной книге – это сапсан, который отличается стремительностью полёта и сильным ударом когтей, способным сбить голову даже крупной добыче. Это не может быть обыкновенный сокол, распространённый в Персии практически везде, и широко участвующий в любимом многими персами спорте. В Авесте эта птица называется saena – мифическая птица Семиург.

Орёл в горах Ирана распространился широко, встречается очень часто, его надменную осанку можно наблюдать порой очень близко. Увидев здесь орла вблизи, я понял, почему Ксенофонт сравнивал Великого Куруша с этой гордой птицей (Xenophon, Cyropaedia, 2. 1. 1; 2. 4. 19). Кроме того, когда я наблюдал за парящим полётом этой царской птицы над вершинами гор, мне невольно пришло на память название высокого хребта в восточном Иране: Upairi-saena, «Над орлом», то есть выше полёта орла (Yt. 19. 3; Ys. 10. 11). Возможно, ещё это стервятник, которому, как и собаке, мидийцы привыкли бросать на растерзание тела своих умерших. Эта птица также распостранёна в Азербайджане, но я её встречал не часто, может быть это связано с холодным временем года, в которое я приехал (Vd. 6. 45, 46; 7. 30; 3. 20; Herodotus, Hist. 1. 140; 3. 16; Cicero, Tusc. Disput. 1. 45).

Персидские собаки

Собаки представляют предмет моего особого внимания из-за того почитания, которое оказывали им зороастрийцы в древние времена, хотя сегодня мусульмане преимущественно относятся к ним с презрением, исключая случаи охоты и разведения сторожевых пород. Насколько мне известно, Авеста – это единственный труд Востока, в котором так уважительно описываются собаки. Правда, что она почиталась и в Египте, но в Индии писатели на древнем санскрите обычно упоминают о собаке в уничижительном тоне, как и евреи в Библии. Исключение составляют ведические времена, когда собака обладала хорошей репутацией (cf. Hopkins, The Dog in the RigVeda, in Am. Journ. Philol. 15. 154-163, Baltimore, 1894. Compare аlso Watson, The Dog Book, 1. 15-20, New York, 1905). Среди западных писателей Данте и Шекспир не стесняются изредка давать собаке метафорический пинок.

Ярко и с особым почитанием говорится о собаке в Видевдате, в котором три главы посвящены верному другу человека (See Fargards 13, 14, 16 of the Vendidad, and consult Hovelacque, Le Chien dans LAvesta, Paris, 1876). Собака удостаивается как высокой похвалы, так поругания за пороки, так что речь о ней не выливается в простую лесть (See especially Vd. 13. 44-48). Мои наблюдения за собаками не ограничились Азербайджаном, но продолжались на протяжении всего пути и на юге, и на востоке, и на севере. Типичная собака Северного Ирана, Транскаспии и Туркестана представляет собой довольно крупное животное, напоминающую по размерам и цвету мощного мастиффа, хотя шерсть может быть тоньше и более гладкой летом. По внешнему виду она немного напоминает волка, да и нрав у неё крайне диковатый.

Эти волчьи характеристики подтверждаются словами в Видевдате, которые говорят о происхождении собаки от волка (Vd. 13. 41-43). У большинства сельских собак в отдалённых районах Азербайджана уши обрезают довольно близко к голове, хозяева практикуют такой обычай, так как уши часто рвутся в ожесточенных боях, устраиваемых между собаками повсеместно. Мне представилась замечательная возможность рассмотреть собак в городе Урумия. Их собралось возле бойни скота около десятка или более того, здесь была симпатичная белая псина с коричневыми ушами, подобная ей описывается в Видевдате. Именно такого окраса собаку надо использовать для изгнания духа смерти (Vd. 8. 10; see my article in JAOS 25. 182-183).

Другой вид собаки, необходимый для проведения авестийского обряда, - описывается как «коричневая собака с четырьмя глазами», имеется в виду два пятна над глазами, - мне не приходилось встречать. Возможно, пятна над глазами широко не распространены, это объясняет ценность участия таких собак в древних обрядах. Европейские друзья поделились со мной интересной информацией о том, что немецкая такса теряет пятна над глазами через поколение или два в Персии. Интересно, что коричнево-желтоватых деревенских собак, а также чёрных, белых и пёстрых в городах практически встретить невозможно. Как правило, в городах Персии есть немного дворняг и только.

Любопытно, что собака мужественной деревенской породы, несмотря на то что совсем не боится незнакомцев, со страшным ужасом убегает, едва заслышав щелчок камеры. Потребовалась почти неделя, прежде чем удалось получить фотографию типичной деревенской собаки Азербайджана. Но мне, наконец, повезло в деревушке между Дилманом и Гучи, я подманил собаку яичными скорлупками, которые у меня были припасены после вечерней трапезы и сфотографировал её.

Моё путешествие до Дилмана по равнине Салмас, к северо-западу от озера, было медленным, в среднем не более чем двадцать пять или тридцать миль в день, с остановками на ночь в сёлах Дизах-Халиль и Тазвич. Дилман был достигнут во второй половине дня в воскресенье, 22 марта. Этот город один из самых больших на равнине, но его пристанище для отдыха не назовёшь даже домом, по уюту и удобству хуже, чем миссионерский приют. Приглашение в чайный дом для отдыха меня тоже не привлекло, как я позже узнал – это было вообще опиумное логово.

Туша мёртвого коня, лежащего в ручье, протекающего через городишко, казалась неотъемлемым пейзажем этого места. Но люди здесь были доброжелательны к путешественникам, которых судьба случайно занесла в это неприглядный уголок. Все были одеты в белые торжественные одежды для празднования самого главного праздника зороастрийцев – Новруза. Было воскресенье, особенный базарный день, для мусульман шабат – субботний день, в который не принято работать. Утро следующего дня было мрачным и тоскливым, я готов был к отъезду. Примерно через два часа пути мы пришли к старому армянскому кладбищу, расположенному на холме возле небольшого села. Чтобы добраться до этого кладбища, мне пришлось оставить повозку и пробираться сквозь снег и воду почти полмили. Надпись на большом памятнике возле вершины холма говорила о захоронении древней героической семьи Армении – Мамиконян. Рядом были могилы с надгробными камнями, которые по форме напоминали барана - распространенного образа в древнеармянских захоронениях. Я заметил также одну длинную сирийскую надпись, но буквы были неразборчивы.

Сасанидские барельефы

После недолгого пребывания на старинном кладбище я продолжил своё путешествие, чтобы увидеть Сасанидские барельефы с изображением конных всадников, которые были вырезаны на стороне скалистого холма под названием Сурат Даги - "Гора с картинками", где-то на дороге между Дилманом и Гучи. Незадолго до полудня мы достигли крошечной деревушки и обнаружили, что прошли скалу со скульптурами. По пути следования мы никого не встретили на пустынной дороге, уточнить маршрут было не у кого, а в нашей группе никто точно не знал местонахождения древних фресок. Поэтому мне пришлось вернуться назад с гидом из местной деревни, и пройти пешком через грязь и снег на расстояние почти три мили, чтобы осмотреть барельефы.

Скульптуры высечены около ста футов над уровнем равнины на обрывистом склоне невысокого холма. Они, несомненно, Сасанидского происхождения, так как изображают все характерные особенности барельефов на Так-и Бостане, Накш-и Рустаме и Накш-и Раджабе.
Перед нами возвышались четыре фигуры. Два всадника, по-видимому, царские особы принимали двух пеших вассалов. Люди на лошадях казались старше, чем их пешие проводники, они были с усами и бородой. Двое других значительно моложе и начисто бритые, но при ближайшем рассмотрении отсутствие бороды является только кажущимся, а не реальным, в связи с тем, что барельеф со временем немного разрушался. В моей записной книжке есть заметка с названием «гладкое лицо», исправленная на «вряд ли».

При более тщательном рассмотрении наскального изображения видны внешние повреждения, что подтверждается фотографией, на которой хорошо видны все изъяны времени. Есть ещё эскиз Кера Потера с изображением фигуры с длиной бородой. (Travels in Persia, 2. 597, pl. 82). Бородатое изображение есть на чертеже Фландина и Коста (Voyage en Perse, Ancienne, 4. pl. 204-205, and Texier, Description, 1. pl. 40). Обе фигуры носят привычный шарообразный головной убор с ниспадающим на плечи шлейфом, небрежно набросанный шарф или вуаль, развевается под порывами ветра ниже плеч. Плащ закреплен на каждом плече изящной булавкой.

Всадник держит под уздцы своего коня левой рукой, которая упирается одновременно в рукоять длинного, прямого меча; в то время как правая рука протянута с раскрытой ладонью для принятия какого-то подношения, одно из которых скрыто за головой лошади в первом случае, но второй человек преподносит дар, напоминающий по форме венок. Приталенное пальто или туника, мешковатые брюки, струящиеся в богатой драпировке с колен, более искусно вырезанные для одного из всадников. Одна из лошадей украшена массивной попоной, обрамлённой тяжёлой цепью и мячом, что характерно для скульптур Сасанидского периода. Поза двух всадников реалистична и энергична, хотя мастерство несовершенно.

Пешие мужчины изображены с непокрытой головой, с бородой, усами и густыми бакенбардами. Лицо левой фигуры сильно изуродовано, но правая сохранилась с достаточной чёткостью, чтобы показать детали, хорошо заметна похожая на ошейник повязка на шее. Оба всадника одеты не в простые одежды, поверх накинуты плотные пальто, снизу развиваются шаровары. На талии у каждого двойной пояс, но меч не заметен, нет никаких украшений на одежде, только небольшой кулон свисает с плеча на ленте, похожий на браслет или большое кольцо.

Большая часть учёных сходится во мнении, что на барельефе изображён Ардашир Папакан, царь Сасанидов и его сын Сапор, получающие ключи владения над армянами, это событие произошло около 230 года н.э., к этому же периоду относят и данную скульптуру (So Justi, Empire of the Persians, 2.259; Wilson, Persian Life, p. 91). У нас есть косвенные доказательства сопротивления Армении власти Ардаширу Папакану в Кама Мак-и (6. 2ed. Darab Sanjana, p. 24, Bombay, 1896).

Другое видение барельефного изображения излагает Кер Потер (Travels, 2. 599), он приписывает скульптуре армянское происхождение, увидев в двух всадниках римского императора Галерия и персидского царя Нарсе. В этой своей точке зрения Потер идёт навстречу взгляду армянского князя Тиридата, но такая трактовка кажется мне сомнительной.

Осмотр скульптур занял некоторое время, на обратном мне пути пришлось ехать одному, так как я обнаружил, что забыл свои листки записи на камне. Мы разделились со своим слугой, который выполнял функции гида: он отправился на поиски статьи, о которой я на короткое время позабыл, а я направился к деревушке с некоторым беспокойством, так как не очень хорошо запомнил дорогу. Но через короткое время мы встретились и ехали уже вместе в маленькое поселение грязных лачуг. Однако там, я знал, меня ждала миска тёплой еды и кружка горячего чая. Мимоходом мне удалось сделать удачный снимок на камеру деревенской собаки, о которой упоминалось выше.

После недолгого отдыха мы пустились в дорогу вновь, повернувшись лицом на юг к Карабахскому хребту, лежавшему на высоте более шести тысяч футов над морем. Снега было так же много, как в рассказе о путешествии авестийского Йимы (Джамшида) (See Vd. 2. 22). Идти по глубокому снегу было невыносимо трудно, а подниматься ввысь всё тяжелее и тяжелее. Мы прошли почти четверть пути, когда окончательно потеряли дорогу и увязли в сугробах по самые спины лошадей. Мы не могли продвигаться дальше, впереди замаячила перспектива провести морозную ночь на высоте нескольких тысяч футов. Закутавшись в одеяло, совсем отчаявшись, я терпеливо ждал своей участи, и тут проводник отыскал тропу.

Он пошёл вперёд за помощью в постоялый двор, который должен был находиться совсем недалеко. Падающий крупными хлопьями снег и холод, кусающий за нос и щёки, сделали ожидание грустно-унылым, казалось, что время тянулось бесконечно. В последнюю минуту отчаяния раздался шум и сквозь снежный занавес мы увидели нашего проводника, ведущего под уздцы трёх лошадей, полными сил и свежести. Я с радостью отпустил повозку обратно в деревню, из которой мы совсем недавно выехали, но так никогда не узнал, как возчик добрался до места назначения. Верю, что он благополучно прибыл, «inshallah», 'по воле аллаха' – эту фразу персы произносят с началом любого дела и по его окончании.

Рискованная поездка

Пришедшие лошади были довольно худы, но сильны и выносливы. Мы нагрузили их нашим скарбом, одна лошадь предназначалась мне, другая Сафару – моему неизменному спутнику из Тифлиса. И мы снова отправились покорять снега.
Когда мы пересекли первый хребет, было ещё достаточно светло, чтобы увидеть, ниже на краю ручья, свежую тушу лошади, которая, казалось, только что упала в ущелье. Огромная лохматая собака усердно рвала плоть на куски, которые быстро исчезали в окровавленной пасти. Сумерки сгустились очень быстро, нас поглотила темнота, а мы ещё не преодолели опасный перевал. Впереди нас ждала глухая пасть грозного Карабаха, открывающая дорогу в сторону Гучи (Kuchi). Наш гид поинтересовался, есть ли у нас оружие, но, увы, у меня остались только тёплые воспоминания о моём револьвере, который мирно отдыхал в Тифлисе.

Мне подумалось, что такая погода совсем не на руку грабителям. Сегодня, оглядываясь назад, вспоминаю об убийстве моего друга мистера Лабари и его слуги, на этой же дороге из Хои в Урумию год спустя. Месяц спустя после моего путешествия в этом ущелье бандой курдов было разграблено десять караванов. Получается, что я рисковал жизнью, ехав на лошади сквозь непроглядную тьму. В Авесте упоминаются разбойники, бандиты и убийцы, жившие во времена Заратуштры: tayu, hazanhan, gada.
Ветер был северный, порывистый и со всей силы кидал нам в лицо колючие снежинки, но каждый раз сворачивая на юг, мы могли отдыхать от его холодного дыхания. Наши лошади утопали в снегу по самые животы. Мы медленно продвигались вперёд вдоль обрывистого берега ручья, который своей ледяной поверхностью, присыпанной белым снегом, указывал нам путь в наступавших сумерках.

Когда на нас опустилась полная мгла, мы бросили поводья и надеялись только на инстинкт наших лошадей, спешащих укрыться от леденящего холода в тёплом стойле придорожного дома. Мы же старались согреться, как могли и размахивали руками, рассекая потоки воздуха, как настоящие спортсмены, выполняя несложные упражнения, дарящие телу долгожданное тепло. За нами было забавно наблюдать со стороны. По бокам моей лошади свисали коробка со шляпой-цилиндром, трость и зонтик, с которыми я не мог никак расстаться, ведь они могли пригодиться для нанесения официальных визитов, придавая европейско-респектабельный вид. Чтобы как-то приободриться и поднять дух своих спутников, я лихо свистнул и громко затянул бравую мелодию.

В тот момент мне пришёл на ум демократичный «pibroch»: «Звёздное знамя», очень хорошо вписываемое в долины высокогорной Персии! Гид в свою очередь ответил мне турецкой песней, затем я вспомнил несколько строк Хафиза, которые знал на фарси. Нам понравилось громко петь в тишину ночной тропы, в жилах от песен кровь бурлила быстрее и веселее, дорога уже не казалась такой утомительной и гнетущей, мы разгоняли своими бодрыми голосами леденящие смертельные тени. Наконец, впереди, замерцали сквозь мрак огоньки окраинных домов Гучи, нам осталось преодолеть последний холм и небольшую поляну.

В деревне меня ждало тепло самого лучшего дома, хозяином которого был высокий, мускулистый мужчина с густыми лохматыми бровями, придававшие свирепости его взгляду, но его благородный нос и добрая улыбка сразу располагали к себе. Он накрыл превосходный праздничный стол, ведь Новруз был в самом разгаре. И хотя собравшаяся компания напоминала разбойничье сборище, казалось, что все сердца наполнились добротой и беззаботной радостью, а я был «предводителем бандитской шайки».

Угощение было бесхитростным с обильными новогодними сладостями. Моя раскладушка казалась мне превосходным диваном, я сидел с гостями вокруг дымящегося самовара и наслаждался горячим чаем, подслащённым сахарным сиропом. В конце трапезы пришли два маленьких мальчика, которые стали петь нам восточные песни. Они были братьями хозяина дома, стояли перед нами в грязных лохмотьях, но их озорные глаза весело блестели, они не унывали и, казалось, что в их жизни есть всё, что им нужно. Их румяные после холода лица сияли, голоса пронзительно звенели в такт грубого бубна, на котором лихо постукивал хозяин дома. Потом вдруг бубен оказался в моих руках, и я немного подумал и запел ритмичный «Болван янки» вместо сентиментального «Дом, милый дом», считая, что любой перс предпочтёт простой марш, вместо того чтобы погрузиться в мелодии Шопена или Бетховена.

Кстати, о песне, я спросил компанию, знают ли они историю Ширин и её любимого скульптора Фархада, так прекрасно рассказанной Низами. Некоторые хорошо были знакомы с этим древним поэтом. Я стал читать его произведения на фарси и турецком языках. Было уже далеко за полночь, когда наши дружные посиделки стали распадаться, все стали расходиться и укладываться спать. Я тоже отправился отдыхать, стены моей комнаты были глиняные, мне показалось, что ненадолго мне посчастливилось побывать в атмосфере древней Мидии с её незатейливым бытом. В Видевдате говорится, что «люди могут лежать, отдыхая в одном месте на подушках или на коврах вместе, будь то два человека друг за другом, или пять, или пятьдесят» (Vd. 5. 27. 7. 5).

Мои хозяева крестьяне

Подготовка к отдыху у местных обитателей недолгая, они расслабляют пояс брюк и мирно свёртываются клубочком под одеялом, а когда наступает утро, просто встряхиваются, как собачонки. Часть мужчин ещё не легли спать, а сидя на корточках, с интересом наблюдали мои приготовления ко сну. Сначала они запросто рассматривали мой пояс для оружия, который, правда, был пустой без револьвера, их внимание привлекло качество хорошей кожи и особенно механизм застёжки. Все дружно комментировали свои впечатления от интересного ремня, который медленно переходил из одних рук в другие. Затем стали обсуждать мои рыжие леггинсы, одобрительно пощёлкивая языками, мне пришлось, как живому экспонату подойти к каждому человеку, чтобы все могли потрогать руками мои любимые штаны и высказать своё одобрительное слово. Наконец, интерес к моему гардеробу закончился, и мы стали расходится ко сну. Я спал крепким здоровым сном до самого рассвета.

Утром осмотр моих вещей возобновился, так как я распаковал свой туалетный футляр, принёс своё складное зеркало для бритья, а затем стал загружать камеру свежими плёнками. Когда закончились непременные утренние приготовления, я с большим удовольствием всё сложил по сумкам и сбежал от дальнейших публичных обозрений.

Несмотря на мои торопливые сборы, солнце почти достигло зенита, прежде чем я успел получить двух лошадей и телегу, с которыми можно возобновить путешествие в Урумию, надеясь добраться до города затемно. Когда я вышел из гостиницы, где провёл ночь, то увидел перед собой великие равнины Урумии, распростёртые вдалеке у горизонта, на краю которой мы мирно сегодня ночевали, бесстрашно преодолев в ночи карабахский перевал.

Чтобы поторопиться с отъездом, я вошёл во двор, где мужчины занимались сцепкой багажа доверху нагруженной тележки, которая должна была стать нашим следующим средством передвижения. Один из слуг бросился вперёд, чтобы предупредить меня о диких собаках и попросить не выходить из дома. Я сказал, что не боюсь собак, но увидев их злобный звериный оскал, решил поберечься и был вынужден ретироваться. Телега, наконец, была готова, и мы продолжили путь.

В полуденном воздухе пахло началом весны, я заметил, что крестьяне начинают свою первую пахоту. Персидский плуг очень примитивен. Он сделан из дерева, срезанного таким образом, что одна из двух ветвей может быть заточена и обшита железом, чтобы служить плугом, в то время как другая ветвь, или основной ствол, служит перекладиной. Волы или коровы привязаны к громоздкому орудию, иногда добавляются колёса, чтобы облегчить нелёгкий труд. Почва вокруг радовалась первым солнечным луча и, казалось, дышала во всю свою силу, её чёрный срез под плугом говорил о большом плодородии. Глядя на эту благодарную почву, понимаешь, почему этот район Персии называют «Раем Ирана». На самом деле вся Персия заслуживает особой похвалы, например, в Авесте этот край называют Арьяна Ваэджей, или на современный лад – Азербайджан, это одно из первых и лучших мест, созданных Ормаздом. Все писатели, древние и современные, говорят о богатстве почв и обилии растительной культуры вокруг Урумии (Vd. 1. 2. See Mustaufi, Barbier de Meynard's, p. 26, n. 3, and also Curzon, Persia, 1. 635).

Мои усилия достичь Урумию к ночи пропали даром. Прибыв в Кармабад, вся наша процессия остановилась, и никто из моих проводников не захотел двигаться дальше, потому что дорога была в ужасном состоянии, и до наступления сумерек не было никакой надежды добраться до долгожданной цели. Темнота делала дорогу опасной для жизни, как говорило мне руководство городишка, поэтому никакие мои уговоры и посулы не давали никаких результатов, мои собеседники оставались упрямо черствы. Я вынужден был заночевать в Кармабаде, провести холодную ночь в неудобном для ночёвки доме, но утешал себя мыслью, что на рассвете снова буду в пути, правда, без телеги, а верхом. Только дважды за всё моё путешествие по Персии я не смог донести свою точку зрения о продолжении маршрута, когда мнение местных жителей победило. Но на этот раз я понял, что был не прав, так как гид, с некоторым удовлетворением, показал мне на следующий день море грязи и слякоти, в которых легко увязнуть во тьме с риском для жизни.

С истинным чувством радости, ближе к полудню 25 марта мы подошли к стенам долгожданной Урумии, одного из нескольких городов, которые могут претендовать на место рождения Заратуштры. Одна шестая часть моего пути была преодолена, хотя и с некоторыми трудностями.